Виталий Айриян
Родился в Баку 25.12.55. Уехал в 89-м после известных событий в Ереван. С детства почти ежегодно бывал в Ереване, иногда по 2-3 раза в год. Там на Кармир Банаки жила мамина сестра с семьей. Через четыре года переехал в Москву .
Среди друзей поэтов нет… Чтоб домой друг к другу запросто и на кухню, практически нет. С некоторыми знаком скорее шапочно – несколько раз сидели в ресторанчиках, были на паре поэттусовок, говорили за жизнь. С остальными – интернет знакомство. Максимально далек от литтусовки.
Наверное, это объясняется моей неуверенностью, ведь я не считаю себя профессиональным поэтом вообще. Более того, в стихотворении «Арцах» я совершенно искренне написал:
«Не мужское дело верить в бога,
Почитать врага, писать стихи».
Где публиковались?
Стихи более-менее «серьезно» начал писать лет с 22-23. Все детские стихи к этому времени сжег, за исключением одного подражания Высоцкому, написанному в 18 лет. Тоже надо сжечь.
Отослал в свое время в «Литературную газету». Ответили, что стихи неплохие, но посоветовали провести их на местном уровне. Но «Литературный Азербайджан», куда я послал стихи, даже не ответил. С тех пор оставил любые попытки быть обязательно напечатанным, писал в стол, для себя. Об этом даже близкие не знали.
Позже, уже в эпоху интернета, публиковался в региональной печати в России и на Украине. Довольно широко представлен в интернете, но это не считается. Но, как ни странно, без малейшего моего участия, на сборник стихов «Баку-Ереван-Москва-транзит» вдруг сразу появились отзывы в Независимой газете, Литературной газете, Новой литературной карте России. Туда книгу отослало издательство «Водолей». Позже книга вошла в список «Московский счет - 2014» , куда входит 100 лучших поэтических книг года. Есть переводы на армянский.
Кроме вечной темы – судьба армянина пишу всё, что в голову взбредет о погоде, боге, любви…
Пишу крайне нерегулярно. Годами вообще не писал, особенно когда надо было думать о хлебе насущном – в Ереване и первые годы в Москве.
Свои стихи практически не знаю наизусть, только несколько. Да и то, если читать про себя. Вслух не рискну. Собьюсь.
А из них трудно выделить постоянно нравящиеся, это сильно зависит от настроения. Чаще всего возвращаюсь к: «Старик и вечер», «Почти евангельское», «Дежавю», «Письмо из Армении», «Я на море смотрел», «В Китай-городе летят голуби», «Излучина». Много, очень много. Я ведь оставляю не все написанное – многое уничтожаю. Поэтому почти все стихи отлежались и прошли испытание временем. И в книгу вошли, как итог 30 летних «трудов праведных».
Спокойно смог бы жить без представления в свет своих стихов. Я так и жил до эпохи интернета. Поэтому и на поэтических мероприятиях бываю крайне редко, даже когда мои стихи номинируют в каких-то конкурсах. Абсолютно лишён тщеславия. И это мой главный недостаток.
***
Ночь. Все сверчки о боге говорят.
И тьма течет к засвеченному краю.
Сад Гефсиманский сумеречно свят.
Деревья спят и в посох высыхают.
Коса луны, убийственно тиха,
сутулит свет щербатою спиною,
сверяя чувство вечного греха
бесчувствием вселенского покоя.
Но Дух дает луне язык сверчка,
вменяя вслух молитвенные строфы
Отцу, чья серебристая щека
пророчит Сыну поприще Голгофы,
чтоб стонами припасть к земной груди
с последним откровением о чаше…
И Мать бездонной ночью освятит
страданием своим все муки наши.
***
В отпущенном свыше собрании дней
я вычеркнул список своих кораблей
чернильною горечью илистых рисок.
Зачем мне армада, коль берег так близок?
***
Нет, я не русский, я другой.
Для бяк – армян, для бога - гой.
Живу давно, хотя на кой
не знаю толком.
Я не болею за Зенит,
и если писарь именит,
или лукав митрополит –
я вою волком.
Я выбирал себе страну
по языку и по уму,
с печальным видом на луну
и отчий камень.
Но вновь, свободе вопреки,
всё те же красные флажки
и те же стылые зрачки
под козырьками.
***
Невольно меняя среду обитания,
научишься, словно собака, заранее
в надтреснутом голосе чувствовать запах
соскобленной крови в ласкающих лапах.
И нюху под стать явит новое зрение
секреты инстинкта самосохранения,
где в чашах глазниц затаенные студни
покроют обоями новые будни.
Ты будешь бесчувственен к боли и доле –
никто не догонит, ничто не уколет,
ты даже презреешь терпенье Иова,
поняв, что играют тобой в подкидного.
Прозрачными станут молитвы, обряды –
за ними увидишь ты скифов отряды,
и в двоице Мухиной будет мерещиться
креста ликование и полумесяца.
Последний солдат
Выпей, старик, стопку до дна.
Китель в шкафу жмут ордена.
Больше в живых нет никого –
дальше черта над Итого.
Плесени снег – первый этаж.
Кухня твоя – словно блиндаж.
Будешь, солдат, ныне один.
Скоро и твой финиш, поди.
Совести штык режет нутро,
сердце твоё – ржавый патрон.
Будят тебя крики в ночи
тех, кто тебя раньше почил.
Что эта смерть? Только провал.
Эка беда – сам убивал.
Как они там, в царстве теней?
Скопом туда – всё веселей.
Ну а тебе – комнаты клеть.
Звонких наград горькая медь.
И на миру красную смерть –
вспомнить войну и умереть.
***
Страна у моря
Я из страны, где море правит сушу,
а солнце плавит время и асфальт,
и бронза лезет из олив наружу,
когда сметает ветер листопад.
Там празднуют с рождением помолвку,
но в скорби день не пьют за упокой –
раздавишь после с другом поллитровку,
уже по ком не зная и на кой.
Там факелом горит прицел на башне,
двустволкой устремленной к небесам,
а имя бога правильного важно,
поскольку дуло выбираешь сам.
Там знают толк в безделье, как в работе –
богатый край не требует потуг.
Оттуда мы уехали, и вроде
отъезд нам стимулировал испуг.
Там вкус граната, словно горечь судеб,
зависит от усталости плода
висеть на ветке – благо мне не будет
отмщенья возвращеньем никогда.
***
Где ты, вечность моя, где страна постоянства?
Разлетелись по свету и небу ребята -
кто с баблом, кто с ножом, кто от дикого пьянства.
Я остался с тобой, вечный твой гастарбайтер.
***
быть за бога в ответе
и круги на воде,
потому что на свете
нет чужбины нигде.
***
Зачем ругать врачей, когда не лечит время…
***
Я на море смотрел,
словно в воду глядел
