Лена Шуваева-Петросян
У Лены Шуваевой-Петросян так много регалий, что и не перечислишь. Член Союза писателей Армении, Клуб писателей Кавказа, главред журнала «Гора», а до того вела прекрасный журнал «Туристическая Армения». Дипломант и призёр всевозможных конкурсов… Но самые частые слова в её резюме: организатор, составитель (сборников). Сборники не простые. Например, известный сборник «билингва» «Буквы на камнях» (2013), сборник рассказов современных армянских русскоязычных писателей «Тени бытия» (2017). Под одну крышу Лена собирает разных пишущих на русском, и те начинают дружить между собой… Это ли не искусство? Лена рисует, пишет стихи, а её рассказы о Морце – её родине – поражают знанием быта, языка и обычаев волгоградского большого села, Престола. Это куда съезжаются во время церковных праздников из других сёл, менее значимых в церковном ранжире.
А Армения – родина её дочерей, которые уже барышни.
У Елены Шуваевой-Петросян, уроженки равнины, есть ещё одна главная сторона жизни. Она обожает горы! И вершины! На Арарат взбиралась аж два раза. На Арагац, Эльбрус… Нам, которые взбираются в основном, на лифте, эти волнующие сэлфи на фоне снежных вершин напоминают молодость, красоту нашего края и нашей планеты. Вот откуда черпает своё вдохновение эта красивая, стройная славянка, попавшая на нашу горную землю, и полюбившая её…
***
Люблю твои армянские глаза.
В них мир заоблачных творений,
Воспетых воскрешенным миром.
В них боль. В них стон. В них дождь.
И в них гроза
Разбитых судеб поколений.
В них песнь, зовущаяся лирой.
Люблю твои армянские глаза.
Большие. Черные. С печалью.
Глаза, в которых столько света,
В которых юная слеза–лоза,
Рожденная небесной далью,
Ждет солнца. Ждет тепла. Привета.
Люблю твои армянские глаза...
КАРССКАЯ СУРА
Если бы по воле Божьей
я родилась в твоем старом и пыльном городке,
на улицах которого продают поношенную обувь
и чистильщики до блеска натирают ботинки
важным в своей усатости эфенди,
то любила бы тебя до скончания века,
зная твой нрав и уважая традиции.
Я бы укротила в себе казачью лихость
и цыганскую вольность,
как ты примирил две крови –
армянскую и тюркскую,
выкрасив свой дом армянской кладки
в нелепо желтый цвет потерь,
но сохранив маштоцевскую вязь деда
на наличнике над дверью.
У закрытого Храма двенадцати апостолов,
презрев министерство религиозных дел,
нас тайно обвенчал бы священник,
облаченный в мусульманский чапай, в то время,
когда мулла свежевал барана
и готовил шашлык во славу Аллаха.
И был бы скромен и тих наш стол
на земле неупокоенных душ…
На плечи бронзового Ататюрка,
отлученного от всех божьих домов,
гадят птицы мира –
для них нет различий
по национальности
или религии.
Меня никто не называл дождем…
«Мой дождь», – тихо говоришь ты,
поглаживая мою светлую простоволосую голову
и вспоминая о том,
как давно Божья благодать
не проливалась искристым ливнем,
растягивая дугу радуги,
в твоем пыльном маленьком городке.
Неужели не я буду тебя любить
до скончания века.
Неужели не ко мне
ты будешь идти
по позвонкам и ребрам своих предков
среди ковыля Иоанна
с армянской лилией в руках
и со сбивчивой речью на обветренных губах…
Мертвецам нет возвращения,
как нам невозможно сделать шаг
навстречу друг другу.
В твоем городе никогда не пойдет дождь,
а мои иссохшие соски
никогда не будут кормить твое дитя.
Мы превратимся в молитву и проклятье,
усмиряя скорбящий дух плотью.
И опрокинутые горы будут плакать магмой.
И будут плакать Христос и Мухаммед,
прижавшись друг к другу в храме,
над куполом которого
спорят с небом
Крест и Полумесяц.
И будем бесслёзно плакать мы,
боясь хулы и сокрывая тоску,
по разные стороны границы,
пока Господь не сотрет все,
чтобы нарисовать новую картину мира.
Сижу у окна
Сижу у окна и мечтаю о лампе,
о лампе простой, на простом керосине,
о мамином хлебе, о папином храпе,
о рыжих лисичках в плетёной корзине,
о лунах янтарных, шуршащих деревьях,
и странах заморских на старой картине,
о бабке–шептухе и страшных поверьях,
о поле, мозолях и боли в хребтине.
Сижу у окна и мечтаю о печке,
о печке с дровами и запахом гари,
о вёснах, о водах и тихом крылечке
и грёзах земных – каждой твари по паре,
о солнце медвяном, разбитых коленках,
разодранном платье на щупленьком тельце,
о времени том, где веселая Ленка
смотрела вперед с замиранием сердца.
***
Меняю точку на запятую
С хорошей доплатой.
Не прогадаете.
Дайте мне запятую.
Любую.
Косую.
Кривую.
Дайте мне! Дайте!
Вы даже не знаете –
Сколько страниц мной за ночь переписано:
Точка на точке. И нет запятых.
Сказано.
Воздано.
Резано.
Слизано.
Точка навек разделила двоих.
***
Порой в тягучей тишине
«родным» будильник называю.
Он скажет мне: «Вставай скорей!»
А я ему: «Не опоздаю!»
Он повторит: «Вставай, вставай!»
Я поворчу. Совсем немножко.
Так холодно в квартире.
И сбежала кошка.
Заклеить окна... Лучше бы и двери.
В мешок походный завернуться до весны.
Ты далеко, и я зверею...
И снятся мне медвежьи сны...
***
Одигитрия.
Пять огней.
Громовержец повержен.
Ликую.
И целую его меж бровей.
В третий глаз.
И милУю.
МилУю.
А на завтра –
дай Бог,
мне дорог.
И одну –
невозвратную тоже.
Громовержцу
оставлю платок
на его одиноком ложе…
По краю
По краю неба к краю моря,
По краю счастья к краю горя,
По краю света к краю тьмы,
Отбросив крылья и оковы,
Одежд никчемные покровы, –
В объятья стонущей волны...
Несусь, как щепка в океане,
Забыв про боли и про раны, Душа стремится к маяку.
Весь мир окутали затменья,
Слеза дробится на мгновенья,
Теряясь в солнечном соку.
По краю ночи к краю дня
Несет отчаянье меня...
***
Как много прожито стихий.
И лет, и зим, и прочей смены,
И разнотолков от витий
До слёз, до хрипов и до пены.
Как много прожито стихий;
Они в молчание сомкнулись.
Ты возвращаешься в стихи…
Или стихи с тобой вернулись…
***
Ветер исхлещет
Плетью нежные плечи.
Я провинилась.
Ветер и горы –
Извечные спутники.
Я – третий лишний.
И на вершине,
Застыв в немом восхищении,
У неба прошу прощенье
За то, что не ценила жизнь.
Любовь по-армянски
***
колючий как придорожный репейник
я прохожая
ты липнешь и колешься…
любовь по–армянски…
***
здесь камни
не тверже людей
здесь солнце
не горячее сердца…
***
как много кармина
в армянских горах…
алы татарские губы…
***
ни разу не сказал «люблю»
но любишь крепче базальта…
***
в чашке кофе –
армянский глаз…
ресницы
длиннее моей жизни…
***
заскорузлые сосны
ползут по скале…
три тысячи над уровнем моря…
***
в скалах
лики многовековых воинов…
назад
ни шагу…
***
в гроте
пью слезы из каменных ладоней…
слезы,
очищенные от соли и боли
самим Богом
***
с тобой –
поцелуй на цыпочках
на пределе жизни в стратосфере
и так славно быть дурочкой
с глазенками, в которых «я верю»
у Арарата
на абрикосовой дудочке
кровится не наша песня
за деревянной дверью
спрячусь от поднебесья
в яме глубокой
свернусь клубочком
умолчу слова
не ведущие к счастью
В царстве Ара
Камнеломка. Тюльпаны. Медвежьи следы.
Ветер. Скалы. И близкое небо.
Отчего в царстве Ара приснился мне ты,
Когда с богом общалась я слепо.
Зеленели стрекозы. Звенели стрижи.
И казалось – мы близко от рая…
Само солнце над нами блаженно кружит,
Над обрывами вдруг замирая.
И насупились горы, как стадо быков, –
Возвращение было нелепо.
Аралезы презрели массивность оков,
Суету, что встречала нас где–то…
Не птица я, а крест живой
Воды Севана,
утоляющие жажду звезд и богов,
пили из моих глаз
и становились зеленее.
Ты обнимал меня,
а мне хотелось умереть:
блаженны в грядущей жизни
умершие в миг любви…
«Ты и я временно бессмертны», –
шептал ты,
и повторяли волны.
От восторга вскидываю руки –
Не птица я, а крест живой...
